Господин "соврамши".

Забытая веревка

Человек встроен Господом в историю и без понимания исторического смысла событий легко становится добычей самых низких политических страстей. Мой папа инстинктивно чувствовал это и всю жизнь создавал фотоисторию семьи. Все большие семейные сборы включали в себя празднично-принудительный ритуал – мы фотографируемся, а потом любуемся фотодостижениями семьи: вот мы на фоне новой машины, а вот в процессе поедания шашлыков. Молодежь от фотолетописи шашлыков томилась и по-хитрому убегала из дома якобы на коллоквиум в университет.

Об исторических корнях нашего рода я знала немногое: по линии отца мы из обрусевших украинцев, переселившихся в Сибирь уже века назад. Родовая отцовская фамилия Деревянко давно русифицировалась в Деревянкиных, и ничего украинского в нашей семье не было. Правда, мама порой в сердцах говорила папе:

– Ну, хохол упрямый!

– Это вы чалдоны, а я русский человек! – отвечал боевито папа.

Но один случай перевернул его сознание. Однажды папа пошел на перекличку очередников, стоявших за дефицитом по списку. И, когда выкликнули его фамилию, кто-то крикнул в толпе:

– Гей, Деревянко, выдь сюда!

Папа вышел и обомлел при виде генетического чуда: перед ним стоял его, казалось, брат-близнец, и они смотрели друг на друга, как в зеркало. А «близнец» уже восторженно кричал кому-то:

– Гей, Грицько, Опанас, побачьте: нашего Деревянку нашел!

Как понимается теперь, папа был человеком внутренне одиноким, но в объятиях этих Грицько и Опанасов вдруг растаяло его сердце. Папа у нас даже пива не пьет, но теперь он сидел на траве с новоявленными братьями и поднимал с ними тосты за щиру ридну Украину и, ура, «самостийную». «Самостийники» тискали папу в объятьях и от всего сердца жалели его:

– Сашко, родной ты наш Деревянко! Да як же ты в пленение к москалям попав?

В общем, дома потом папа смущенно объявил:

– Я, кх-м, украинец.

– Так и знала – хохол! – ахнула мама.

– Папа, – спросила я, – а ты хоть слово по-украински знаешь?

– Знаю. Кот это «кит». Мне, главное, разобраться, да как же я к москалям попал?

С папой не соскучишься. Но на моей родине в Сибири так много обрусевших украинцев, будто свершилось некогда великое переселение народов. Особенно это бросается в глаза, когда едешь на машине по Южному Забайкалью, где тянутся вдоль трассы сибирские села с глухими высокими заборами из бревен и массивными воротами под кабаном. И вдруг возникнут на пути веселые селенья чисто украинского вида – беленые хатки с мальвами в палисаднике. На обед в такой хатке вам подадут галушки в сметане, вареники с вишнями и знаменитый украинский борщ. По словам этнографов, национальность дольше всего сохраняется в пристрастии к национальной кухне. Но украинского языка в этих хатках не знают, считают себя русскими, а на вопрос: «Можно войти?» – отвечают чисто по-сибирски: «Ну!»

Тайна сибирских украинцев не давала мне покоя. Ведь не побегут же люди добровольно с родины в Сибирь. Но о причинах исторической трагедии, обусловившей массовый исход с Украины, нынешние потомки переселенцев смутно помнили одно:

– Из-за веревки ушли.

Мол, напали на Украину некие захватчики и вешали в колодцах на веревке детей.

– Кто вешал? – спрашиваю.

– Фашисты.

Такие объяснения да еще со ссылкой на фашистский Рейх казались недостоверными, тем более что демографическая статистика свидетельствует: полная утрата языка происходит лишь в третьем-четвертом поколении переселенцев, а, стало быть, исход с Украины свершился минимум три века назад.

Обращали же в унию так. Спускали на веревке в колодец младенца и ставили родителям условие
Словом, я считала байки про веревку местным фольклором, пока этнограф с Украины не пояснил: рассказы про веревку – историческая правда, и при насильственном обращении украинцев в унию был действительно массовый исход. Обращали же в унию так. Спускали на веревке в колодец младенца и ставили родителям условие: или они принимают унию, или ребенка утопят. Украинцы в вере народ горячий и готовы были за Православие насмерть стоять. Но одно дело – самому принять мученический венец, и совсем другое дело – мученичество ребенка. Вот тогда и побежали украинцы в Сибирь. Здесь они забыли родной язык, позабыв потом веру отцов, и запомнили только веревку, на которой захватчики вешали детей.

А мне вспоминается, как умирал мой папа и даже перед смертью, приникнув к транзистору, слушал новости с Украины. Ни кровиночки уже в лице, а все печалится о своей милой родине:

– У нас на Украине опять плохо.

– Да, – говорю, – вот опять униаты…

– Детский подход! – перебивает папа, кадровый военный и подполковник в отставке, по-своему четко понимавший расстановку сил. – Униаты, демократы, аты-баты – это всего лишь камуфляж для агрессии, а люди с родины опять побегут.

С Украины тогда действительно бежало немало народа. Уезжали на заработки в Россию или семьями переселялись сюда.

Рака с мощами прп. Амвросия Оптинского
Рака с мощами прп. Амвросия Оптинского
Помню, как приехал в Оптину Пустынь автобус паломников с Украины во главе с протоиереем Александром. Из какой они были епархии, не знаю. Но запомнилась проповедь отца Александра, в которой он рассказывал о том, что замалчивалось в газетах:

– Нас убивают за православную веру, внедряя унию, и мы приехали сюда укрепиться, чтобы принять, если надо, мученичество за Христа.

В соборе стояла звенящая тишина, а батюшка рассказывал, как захватывают православные храмы. К церкви подъезжают автобусы с пьяными автоматчиками, и те врываются в храм, круша прикладами ребра священнику с прихожанами. Алтарь они обязательно оскверняют, справляя здесь нужду или загасив сигареты о престол. Проповедник называл имена священников, убитых в алтаре или скончавшихся потом в больнице от ран. Семинарию же, рассказывал батюшка, громили так: хватали за руки, за ноги семинаристов и, раскачав, выбрасывали со второго этажа спинами об асфальт.

А потом начался штурм епархиального дома. Молодого священника, преградившего вход к владыке, выволокли во двор и забили насмерть. Как же отчаянно кричала мать священника, пытаясь прикрыть сына своим телом!

– Мы позвонили в милицию, умоляя предотвратить убийство, – рассказывал отец Александр. – А из милиции с хохотом отвечают: «Вот когда убьют, приедем полюбоваться на труп».

Не желая напрасных жертв, владыка хотел выйти к погромщикам. Но верующие стеной преградили дорогу:

– Владыко, убьют пастыря – рассеются овцы.

Забаррикадировавшись в комнате верхнего этажа, они молились вместе с владыкой. Автоматчики уже крушили прикладами дверь, когда одна женщина сказала:

– Владыко, у меня есть молитва преподобному Амвросию Оптинскому. Благословите читать.

Опустились на колени, умоляя о помощи преподобного Амвросия Оптинского. И вдруг удивились: за дверью была тишина
Они опустились на колени, умоляя о помощи преподобного Амвросия Оптинского. И вдруг удивились: за дверью была тишина. Они выглянули в окно и увидели, как автоматчики, будто гонимые страхом, в панике бегут к автобусу. Один споткнулся, рассыпав доллары. А приглядевшись, они увидели, как и другие на бегу рассовывают доллары по карманам.

– Вот почему, – закончил свою проповедь отец Александр, – мы приехали к мощам преподобного Амвросия Оптинского, заступника и защитника православных христиан.

После проповеди ко мне подошла одна из прихожанок отца Александра. Подала сверток с рушником и варежками и сказала по-украински певуче:

– Прими, будь ласка, на помин души.

– А кого поминать?

– Да меня – Марию.

– Как тебя? Ты ведь живая.

– Да убивают же нас за Христа. Вдруг всех забьют, а ты помянешь.

Шел 1992 год. Готовилась к смерти украинка Мария, и по-сибирски спокойно умирал в больнице мой папа. Перед смертью он надел на себя православный крест и сказал, улыбнувшись по-детски:

– Вот, освятился верой отцов.

После смерти папы я машинально продолжала выполнять данное им некогда поручение – вырезать для него из газет материалы об Украине. Как же горько мне было от этих вырезок, где превозносилась уния – от века «истинная», «исконная» вера украинцев. Что ни издание, то многоголосый, хорошо оплаченный крик: «Свободу униатам!» А про веревку забыли. Почему мы всё забываем?

Нина Павлова
Газета Эском – Вера
3 декабря 2015 г.